крылья ли мы, корабли мы,
будем по-новой живыми.(с)

Время для всяких открытий. О том, например, что с человеком можно проговорить полтора суток, с одним коротким перерывом на сон под лай собак - нужно только заварить побольше чаю, добавлять в него травяной бальзам каждый раз ближе к вечеру, и выбираться в лес - слушать птиц и собирать малину в горсть. Или о том, что поход тем спокойнее, чем меньше в нём участвует людей: в последнее время мне всё больше нравится число два. Позавчера мы лихо прятались по зарослям от безудержно желающих познакомиться проезжих таксистов, разводили костёр с почти-одной-спички и всё делали "всем лагерем"; сегодня мне, кажется, придётся сбежать из дома через окно.
Утром в лесу всё прозрачное и немое, дорогу перебегают лисицы и забежавшие сюда из деревни белые кошки; ты избегаешь произносить в этом храме хоть что-нибудь вслух с таким упорством, будто бы это - принятый гейс, а завтра - канун Самайна. После на камуфляжную куртку налипают паутинки - и отзвуки пережитой тишины. Всё выходит удивительно размеренно: то, как ты приносишь листья в волосах; как вычёсываешь шерсть жмущейся к ногам сторожевой собаки; как трогаешь пальцем веретено пылящейся у бабушки в кладовке прялки; как ущербная луна восходит над лесом, когда ты обнаруживаешь себя в самом его сердце, в кругу света от сыплющего искрами костра.
Время для открытий. Тело может бежать почти бесконечно, если забываешь вовремя себя пожалеть. Собственноручно разведённый огонь медлит тебя обжигать.
Тут чудесно читается Семёнова, пополам с Крапивиным; и слушается какой-нибудь Городницкий пополам с птицами, которые умеют кричать почти по-человечески в лесу перед рассветом.
=
Ветер скоро переменится. Настанет время развешивать географические карты по стенам нового убежища. Снова укладывать в картонные коробки своего Умберто Эко, и скандинавские сказки, и испанских поэтов. Учить колыбельные на идише в качестве зарядки для ума. Перехватывать стаканчик кофе между парой по немецкому в академической среде и лекцией по межкультурной коммуникации. Таскать невидимый значок "зануда" на лацкане пиджака.
Скоро. Но пока - отгорел закат, и полная луна облила лес зеленоватым мертвенным серебром. Если вы понимаете, о чём я.
=
А вы выйдете смотреть на звездопад?

@темы: изнанка

наша кровь уходит в песок - позабудь её,
и она прорастёт тугою лозой.(с)

Так продолжается лето: меня называют разными именами, кормят земляникой из горсти и зовут жить вместе. Так продолжаюсь я: сушу мяту и зверобой на веранде, стираю походный рюкзак и пишу бумажные письма. Впечатления от крымского похода пока настолько больше, чем я, что никак не желают оформляться в слова - это пока одно сплошное востроженное "ыыыы"; чувствую себя ребёнком, уставившимся в окно быстро-быстро едущей электрички, за пыльным стеклом которой - рассвет над лиманом, небо бесконечно, необозримо и пахнет солью. И оно в тебя не вмещается вот. Ни в тебя, ни в твой несчастный пятидесятилитровый рюкзак, даже если половину привесить на ремни и верёвки снаружи - всё равно не хватит, ни тебя, ни рюкзака, ни души. А потом оно как-то впитывается кожей, встаёт там, внутри, в нужные пазы, ты замираешь и выдыхаешь. Потом привыкаешь, что сердце отныне вмещает на одну бесконечность больше.
Потом приходится долго молчать, пока приживётся.
Потом оно станет текстом, конечно. У меня всё становится текстом. Вид с Демерджи, сбитые коленки, терпкий запах полыни и ночевки под крепостными стенами - тоже станут. Только чуть позже.
=
Лето мажет пальцы вишнёвым соком; лето получается - вне этого моего недельного крымского сумасшествия - несколько даже мелодраматичным. Если перебрать его детально и представить чередой стопкадров - получится такое классическое и лёгкое американское кино для девочек. Вот я куда-то бегу под ливнем с бутылкой вина в руке. Вот сижу на чемоданах в месте, куда уже никогда не вернусь. Вот варю кофе на кухне в шерстяных носках.
Всё это довольно-таки смешно - и вместе с тем умилительно - если смотреть на вещи достаточно отстранённо.
=
И в этом, наверное, вся соль. Довольно большая часть людей, знающих меня достаточно долго, знают про этот дневник. И почти каждый из тех, кто не втянулся в это тёмное дело (ха-ха) сам, хоть раз выдавал мне это сакраментальное надрывное патетичное отчаянное "зачем". А вот за этим. За возможностью отодвинуться, отбежать на расстояние разлёта осколков, вербализировать - не сплошным мутным горячечным больным потоком, как оно на самом деле чувствуется - а по возможности ровно и стройно, с оглядкой на людей, этот текст читающих. И на всё описанное с горних вершин, походя достигнутых, посмотреть.
И почувствовать себя практически неуязвимой на минуту.
Ну и запомнить, конечно: на улице вечер и ливень, на мне футболка насквозь, я с трудом отодвигаю тяжёлую дверь и усиленно сияю в лицо бармену, который на меня смотрит и ошарашенно, и с сочувствием одновременно. "Медовухи и не спрашивайте!" - встряхиваю мокрыми волосами. Он прибегает почти мгновенно - медовуха горячая и пахнет корицей. Я греюсь и подбираю слова для очередного из серии важных разговоров, хлюпая водой в красных кедах. Краем глаза отслеживаю бегущих куда-то под ливнем людей: мимо картинной галереи и парка, вопреки светофорам, лишь бы укрыться от разверзшихся ни с того ни с сего небес. Отслеживаю - и за секунду до того, как поднимаю на собеседника глаза, успеваю подумать о том, как иногда сама себе завидую.
Как не хочу, чтобы всего этого становилось меньше: ливня, боли, любви, гор и ветра в волосах. Вот этого вот всего, от чего себя ощущаешь слишком живой.
Для того и пишу, пожалуй. Нужно же куда-то девать избыток.

@темы: изнанка

кто меня поднял да бросил во тьму,
а кто потом весь путь нёс на руках.(с)

Ну вот, опять я распускаюсь до патетичных этих вздохов и заламываний рук: ах, обидеть художника может каждый. Дамы и господа, не верьте мне никогда, и вдвойне не верьте тому, что написано в предыдущем посте. Все мои беды в том, что я, как всегда "больше упрямствую, чем люблю"(с)

А стоило бы наоборот. Потому что когда у меня в плеере выключается-таки Радиохэд и рассеивается туман перед глазами, когда находятся силы быть человеком, я встаю во весь рост и оглядываюсь - мне хочется запихнуть все эти мелочные слова о собственной оставленности себе же поглубже в глотку, запечатать губы воском и никогда в жизни ни единой мысли не вербализировать - не стоят они того, совершенно не стоят. Потому что пополам сгибает от жгучего, всепоглощающего стыда. Потому что если бы те, кто стоит вокруг, меня не держали - здесь просто некому было бы изображать мечту декадента, курить на балконе, щурясь, и что-то там сквозь зубы цедить про предательства.
Натурально - некому.
А они всё равно стоят и держат, люди, которые - каждый из них - настолько неизмеримо лучше и выше меня, что я каждый раз чувствую себя самозванкой.
Друг-викинг, который каждое (каждое, Карл!) утро звонит мне в шесть утра, чтобы поднять меня на пробежку; который "носит тяжёлое, чинит сломавшееся" и подхватывает под локоть за секунду до падения, и на все изъявления благодарности отвечает искренним изумлением: "А как по-другому?"
Л., к которой можно выскочить во двор в драных шортах, съесть пополам пряник, посмотреть на закат на Кургане - и вообще не задумываться о том, в какие слова облекаешь собственные мысли, настолько ясно чувствуешь, что будешь понят правильно; которая медленно, но верно возвращает меня в забытое за год ощущение того, что всё складывается - и сложится - именно так, как нужно; к которой прибегаешь, нелепо размахивая руками, а тебе в ответ: "выдыхай и жди", и ты выдыхаешь, и завариваешь чай, и всё становится преодолимей, хотя половину уже совершенно не хочется преодолевать; потому что всё - смешные пустяки, пока можно сидеть на холме и читать Верочку наизусть. Всё само собой сложится.
Ещё есть товарищ Ф., который накидывается без приветствий и предисловий - так, чё случилось? - раньше, чем успеваешь не то что пожаловаться - глаза на него поднять. Которого можно щёлкнуть по его еврейскому носу и заставить почти бегом подниматься по лестнице на восьмой этаж, слушая, как он непечатно выражается сквозь зубы и тихонько посмеиваясь. С которым можно в предельно злых выражениях - и от души веселясь - перемыть косточки университетскому начальству, в конце концов. В которого просто веришь, что он в тебя верит.
И - есть Есенин, который снова пишет песни, и с которым, как в старые-добрые, можно петь "Сентябрь горит" дурными голосами, под гитару, в июне; и отправиться на поиски апельсинового сока в час ночи; и сказать "я приду к тебе сегодня, можешь постелить мне на коврике в прихожей" - и быть уверенным, что можешь рассчитывать даже на коврик в гостиной.
Есть брат, с которым приходишь в бар, начинаешь что-то рассказывать о собственных внутренних катаклизмах, и внутренне сжимаешься "ну, ты-то знаешь, где у меня болит, давай, скажи, что я творю со своей жизнью полнейшую ерунду" - а услышать исключительно слова поддержки в количестве, способном поднять из мёртвых полк таких как я павших в борьбе с собой.
У меня элементарно не хватит слов, чтобы назвать здесь всех и каждого, но.
Это единственная тема, которая стоит всех слов, на неё потраченных.

@темы: неотменяемые, i will learn to love the skies i'm under

It's time to let go,
It's time to carry on with the show
Don't mourn what is gone, greet the dawn. (с)

Азбучная истина: чтобы найтись, приходится потеряться. Чтобы хоть что-то увидеть ясно - приходится буквально блуждать с закрытыми глазами меж трёх сосен адову тысячу лет. Чтобы очнуться посреди ночи, на чердаке Политеха, за недописанным рефератом по немецкой литературе и чаем пополам с энергетиком, за три(уже два? бог ты мой) дня до похода, в совершенно безмятежнейшем состоянии духа.
Да, я всё ещё ношусь на крейсерской скорости, отчаянно пытаясь всё успеть. Да, лучшие друзья по большей части узнают о моих жизненных коллапсах и душевных смятениях непосредственно из этого дневника (Бубнист, прости, с меня тебе - кофе и целый мой вечер, когда всё-таки удастся синхронизироваться, 90 читателей нам в свидетели). Но, но, но. Я сижу здесь, с Poets of the Fall в наушниках, и как никогда остро чувствую осязаемость и реальность собственной жизни. Всякие простые штуки: чай остыл, одеяло колючее, текст реферата - дрянь, но у меня полночи впереди; я знаю, что мне делать дальше.
Понимаю, что живу весьма нескучно, когда приходится рассказывать о собственной жизни совершенно незнакомому человеку. Перечитываешь собственное сообщение и думаешь: вау, повезло же кому-то. А потом вспоминаешь, кому, собственно, повезло. Хотя. возможно, я просто научилась красиво излагать даже безнадёжную чушь, раз уж у меня удаётся даже реклама собственных бытовых перипетий, которые подавляющую часть времени ощущаются как муторный чёрно-белый артхаус.
Но - в нём если моменты, когда чувствуешь себя даже слишком живой. И они как-то всё окупают.
Вокруг бесконечно много стало людей, которые лучше меня знают, что мне нужно. Почему-то каждый считает святейшим своим долгом ткнуть вашего покорного носом: это не твоё, тут ты себе врёшь, это вообще на тебя не похоже, а ну прекращай меняться, прекращай передумывать, и думать на всякий случай прекращай тоже. И это тебе не подходит, и этого ты по факту не хочешь, подожди, опусти табуретку, сядь, выпей чаю, я расскажу тебе, как для тебя будет лучше на самом деле.
Поначалу всё это дико злило, теперь всё-таки больше смешно, хотя существование в некоторых головах вот этой таинственной категории "на самом деле" временами не на шутку меня пугает.
Со всем остальным вполне можно жить.

@темы: изнанка, i will learn to love the skies i'm under

מי נהר זורמים
הבט
אלו הם פלגי המים
שיגיעו אל מדבר גווע
עם השקט שיבוא

Как-то я пообещала здесь написать о том, как проращивается изнутри это вот чувство созвучия с миром, но пока думала - поняла, что я здесь совершенно не помощник. Не сейчас и не здесь. Всё это ошеломлённое любование - небо над городом, дым из котельных труб, копошащийся внизу ярко-жёлтый подъёмный кран - вся эта сонастройка с ритмами, пульсирующими вокруг возможна только для того, кто вывернут наизнанку, кто настроен на приём сигналов извне. Но сейчас, пересматривая старые посты, я осознаю с бессильным удивлением, что не жила этот долгие год нигде, кроме собственных мыслей. Как-то курсе на втором Маршал написал мне на форзаце подаренной книги вот это предупреждающее, полозковское: "ничего страшней тюрьмы твоей головы никогда с тобой не случится", но это не помогло, конечно, и я попалась, будто бы меня и не предупреждали, эх. Я не помню осени, не помню, как пахли листья в парке, сколько было туманных дней и из-за каких книг я прогуливала пары. Я отчаянно плохо помню зиму, только как ходила по общежитию в отцовской рубашке до колена, и как дочитывала своего Хайнриха Манна первого января. Внезапным проблеском - январская сине-снежная Москва, и опрокидывающийся под крыло самолёта Тель-Авив, крикливые торговцы Иерушалайма и ветер со Средиземного моря. А потом снова долгий сон. Кажется, Борхерт на экзамене, литры выпитого кофе и город, как-то исподволь превратившийся в весенний.
Самое нелепое, что это была даже не тюрьма моей головы - но тюрьма головы чужой. Удивительно, как мир умеет замыкаться для тебя на ком-то одном - просто ещё каком-то живом, с его демонами и воздушными замками. Удивительно вдвойне - то, насколько мир при этом неразборчив.
Мне тут говорят, писатель должен быть в какой-то степени несчастен. С моей любовью растить себе беды внутри себя самой - из меня ещё может получиться писатель, дамы и господа.
Но я понемногу возвращаю себе себя. Очаровываюсь звуками чужого языка, в котором даже список местоимений звучит как заклинание. Добавляю в чай шалфей и мяту, провожу ночи за переводами, не считаю дней, строю планы побега и - счастливая! - забываю сны раньше, чем делаю первый глоток воды с утра. Иначе не знаю, как ходила бы в голове с тем дивным параллельным миром, который там вижу.
На конференции, где мы представляем свои наработки по ВКР, в голову отчаянно стучатся строчки Арчета. "Ты в общем любишь литературу. Литературу, не болтовню". И как-то ясно понимается, что нужно бежать и не оглядываться. Да, с этой кафедры, практически из семьи, сделавшей меня такой, какая я есть. Мне хорошо с ними, но, но, но. То, от чего ты счастлив, должно заканчиваться, пока ты ещё счастлив. И никак иначе. На парте в 111 аудитории выцарапано неуклюже округлым почерком: "Wir waren Kameraden, wir zogen in den Krieg", мне смешно и грустно. Одногруппница рыдает на глазах у комиссии, пересказывая борхертовский текст - тот самый, мой, экзаменационный. Тем январём я окончательно погрузилась куда-то в чужую бездну. Как раз где-то между стылыми университетскими коридорами и анализом чёртовых "Ворон". А потом Кристина читала свою работу, запиналась, всхлипывала - а я будто бы освобождалась от сонного оцепенения, в той же аудитории, под те же строчки. Кольцевая композиция, а, Вольфганг бы оценил.

@темы: изнанка, мракобесие и джаз

он играет им всем, ты играешь ему,
ну а кто здесь сыграет тебе?(с)

Прекрасный, мороковый, ветреный апрель - треплет полы пальто, путает волосы, и в голове сразу начинают стучать эти мелкие молоточки: it's adventure time. Пакуй рюкзак, меняй струны, включай Lifehouse в плеере - чтобы всё как тем давним железным летом: хрустальной, ледяной чистоты утро, дорога в университет и "Everything" в наушниках; те моменты были - твой абсолют, ты не повторишь их, но можешь пройти где-то по краю, задеть локтем, почти на излёте - и всё в тебе задохнётся от тоски по прошлому, прекрасному именно тем, что его не переиграешь и не повторишь.
Вечный апрель - ноздри раздуваются от запаха прелых листьев и молодой травы, земли и дыма. Закрываешь глаза, выдыхаешь и вспоминаешь, что такое смирение, очищенное от религиозных удушающих ассоциаций - это про такой основополагающий принцип, такой способ жить жизнь: когда осознаёшь себя, как сумму полученного опыта, а опыт перестаёшь оценивать по шкале "хорошо-плохо", только по шкале "помогает-мешает расти". Нащупываешь эту точку равновесия внутри, внутренне улыбаешься - и становишься потрясающе невыносим, потому что неубиваем. Поцелуй, затрещина, протянутая над обрывом рука - всё одно. Всё - жизнь, осязаемая, здесь-и-сейчас, ранящая, комком стоящая в горле, по-птичьи полётно лёгкая, твоя. Жаль, такие моменты исчезающе редко ловятся. Но насколько же это лучше, чем ничего.
Шаг за шагом отвоёвываешь у окружающих тебя(и прекрасных, бесконечно прекрасных) людей право быть. Неудобным, усталым, саркастичным, неловким, смеющимся невпопад, наступающим на собственные шнурки и не попадающим в ноты, растущим и меняющимся. Не таким, каким тебя однажды запомнили и вписали в свою картину мира. Быть живым. Удивительно, как трудно это себе позволить, как неподъёмна сама мысль об этом: ты имеешь безусловное право быть, любое твоё проявление в мир - законно, твоя свобода - законна, пока не мешает свободе других. Ты - да, можешь. С восторгом пересказывать последнюю прочитанную книгу по теории перевода, не интересную никому, кроме тебя самого; анализировать Борхерта; гулять без шапки; копаться в грамматике иврита и вешать портрет Бен-Иегуды над кроватью; быть филологической девочкой, говорить "отнюдь", "увы" и "извольте", и быть при этом вполне в состоянии забить гвоздь или прошагать сто километров с рюкзаком на плечах; знакомиться с бездомными котами; читать наизусть Лорку и сочинять миры; тысячу раз ставить на повтор stairway to heaven и писать сколько угодно плохих стихов. Всё, что ты любишь - это ты, всё, чем ты являешься - уже есть, уже существует - и имеет на это право.
На первых курсах университета мечталось о сверхлюдях, рыцарях без страха и упрёка с хризантемами в петлицах и томиком Кафки под мышкой. Теперь мечтается только про долгий одиночный поход и небо, полное звёзд, а от людей - если всё же дойдёт до людей - хочется только принятия. Будь каким хочешь, только позволь мне быть тоже. Не ограничивай меня, не определяй, не говори, что мне свойственно, а что нет, что моё, и что моим быть не должно. Я не прошу тащить меня на руках через эту пропасть - только не толкать меня, пока я над ней балансирую.
Пахнет дымом - и в дорогу хочется так, что горло перехватывает.

@темы: изнанка

take my love never dying
take my love never ending
take my love never dying
give me yours(с)

Вспомнила, как в свои десять заслушала до дыр - вместе с "Золотыми балладами" Скорпионс, бог ты мой - кассету Плазмы и устроила себе вечер ностальгии; смешно, грустно и снова смешно, заодно послушала тексты. Немного обидно: больше десяти лет назад, не в силах постичь смысл иноязычного непроницаемого текста, я всё придумала себе сама, а никакая реальность не выигрывает поединка с фантазией, особенно когда там girl, jump in my car, а ты-то думал. Впрочем, "Black would be white" всё же поселится у меня в плейлисте - специально для создания ностальгических, тянущих где-то под диафрагмой настроений. Такая себе эмоциональная алхимия: музыка и запахи - мой любимый способ перемещения во времени, what about you?
День насквозь солнечный, лёгкий как шампанское. Я хронически не высыпаюсь, пью имбирный чай и забываю надевать шапку, у меня диплом, иврит и ученики, а в голове - ни единой мысли, только долгий покой, оправдывающий всё и стоящий всего.
Учу английские слова, забываю подбирать и оттачивать русские: моя страсть к аккуратным формулировкам катастрофически себя не оправдывает, когда нужно выдохнуть и сказать как есть; самые искренние вещи говорятся так - сбивчиво, рвано и без подбора средств выразительности, с тавтологиями и стилистическими ляпами, ругаясь сквозь зубы. Иногда это тоже - моя правда, хотя далеко не всегда и не со всеми.
У меня бездна всяких правд о себе. Как, например, та, что песня - лучшая машина времени; что диалог и коммуникация есть мои боги, которым единственным и стоит служить; что человека, видевшего мою слабость, хочется лишить права видеть меня вообще, отныне и вовек.
Всякие моменты, смешные и не очень, как мои ностальгические метания - моменты, которые про себя лучше знать, чем не.

@темы: самое тяжёлое в твоей жизни - это кит.

I leave here believing more than I had
and there's a reason I'll be,
a reason I'll be back(с)

В такие морозы пьётся много чая, слушаются старые, прочно ассоциирующиеся с летом песни, и ещё думается о всяком.
О том, например, как люди любят усложнять себе всё, чем живут; насколько недостаточно просто знать, как сделать правильно; до какой степени нежелание делать кому-то плохо ничерта не решает, дамы и господа. Нам холодно, страшно и ничего не понятно, мы пытаемся много жить, узнавать и любить, а на деле только боимся много: людей боимся, оставаться одни боимся, а больше всего боимся делать хоть что-то с претензией на смелость.
В моей жизни так много людей - ярких, настоящих и требующих к себе внимания - что почти не остаётся меня самой, но когда случаются дни внутренней тишины - я вспоминаю, где мои границы.
На самом деле, это один из самых важных уроков для каждого, кто страдает этой гипертрофированной тягой ко всяческого рода эмпатии: осознать собственную точку невозврата, до которой попытки принимать и понимать ещё уместны, а уже после - уместно только умыть руки, и, взмахнув белым плащом с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой удалиться восвояси под Эдди Вебера в плеере.
Будем считать, что у меня по этой дисциплине выстраданный зачёт после пары-тройки пересдач кровавых, как Варфоломеевская ночь.
Открыв вчера совершенно случайным образом фраевскую "Книгу Одиночеств" зацепилась за мысль о том, что мы все живём эту жизнь так, будто это - только репетиция чего-то настоящего, генеральный прогон, не стоящий того, чтобы действовать в полную силу. Настоящее предположительно должно начаться потом, и это мифически прекрасное "потом" страшным образом обесценивает всё.
Милые-дорогие, как бывает чертовски страшно осознавать, что именно оно обесценивает. Этот морозный прозрачный белый синий розовый рассвет над Политехом в твоём окне. Первую чашку чая с утра. Песню вполголоса на двоих на троллейбусной остановке. Холодные университетские коридоры, перерывы на кофе, долгую дорогу домой в сгущающихся зимних сумерках, когда от недосыпа, холода и кофеина чувствуешь себя, как во сне. Саднящие от струн подушечки пальцев.
Сколько осязаемой, настоящей и твоей до последнего вдоха жизни ты проживаешь внутри собственной головы, эй.
Куда это годится?

@темы: изнанка, мракобесие и джаз

может быть, я действительно
больше упрямствую, чем люблю.(с)

На входе в университет влетевший с холода парень рассыпает из кармана мелочь прямо перед дверьми. Хмурая охранница, ни разу не замеченная за проявлением хоть минимальной человеческой эмоции, усмехается уголками губ: "Вход бесплатный. Собирайте". И ты вылетаешь под выцветшее зимнее небо по обледеневшим ступенькам, хохоча, как одержимый. Снова думаешь о том, как меняет твоё "здесь и сейчас" то, что ты к нему чувствуешь. Любое мгновение, короткий и ничего не значащий эпизод, из которых и складывается жизнь - прекрасен, пока ты его спокойно и осознанно любишь.
Когда сидишь посреди ночи в общежитии в одной футболке, закутавшись в шерстяное одеяло, и учишься писать на ранее совершенно незнакомом тебе языке. Когда варишь какао с перцем. Когда полночи пьешь кофе и сражаешься с английской грамматикой. Когда бежишь в общагу, безнадёжно опаздывая, оскальзываясь на льду и набивая полные ботинки снега - и успеваешь аккурат к закрытию - и раскланиваешься с вахтёршей с улыбкой одновременно иронической и нахальной. Когда встречаешь на улице наряд конной милиции. Когда наблюдаешь из окна лежащий в низине плотным одеялом туман - и за ним ярко освещённый солнцем город. Когда сидишь на ин.язе, меланхолично читая Эфраима Севеллу, снисходительно усмехаясь горячечной предэкзаменационной суете младших курсов. Когда у парадного входа в университет пахнет корицей.
Скоро весна, дамы и господа, мы уже кучу времени прождали.
Но ваше "здесь и сейчас" может быть так пронзительно ярко, до боли, до судороги прекрасно, что вам никогда больше не придётся чего-то там ждать.
Просто позвольте себе чуть больше осознанности и любви, глядя вокруг.
Осознанность и любовь ещё никому не повредили.

@темы: i will learn to love the skies i'm under

я список кораблей не раз перечитал,
по верфям и портам всегда меня влекло.(с)

Встретить в университетских коридорах Женечку, всё такого же нескладного, с проектором в руках, так отчаянно мешающим ему меня обнять; рассеянно улыбаться и кивать на его рассказы об общих знакомых, думать только о том, как мой железный братец вырос за тот год, что я не знала даже, воздухом какого города он сейчас дышит и столкнёмся ли мы ещё хоть раз где-нибудь на четвёртом, между Инъязом и ЕГФ. Что-то сбивчиво отвечать о магистратуре, походах и планах сесть на поезд и не возвращаться никогда никогда никогда.
Писать смски старым друзьям, в стиле первого куратора по немецкому языку("Кирюша, ты свинья!"), и восторженно хохотать на его испуганный и сбивчивый ответ; понять, что за целый день смеёшься впервые, заварить ещё чаю, задуматься.
Прийти в отчаяние от количества работы по практике, сделать так, чтобы работа пришла в отчаяние от тебя; закопаться в бумажки, темнея лицом, обложиться тремя килограммами мандаринов, рыдать, заламывать руки, отчаянно хотеть нервно закурить, глядя в окно и стряхивая пепел на ученические тетради, господи, боже, за что мне всё это, разрешите мне никогда этого не понимать. Страдать, подавлять желание всех обзвонить и пожаловаться, ждать спасительный обоз с шоколадом. Ругаться на виснущий браузер с беспомощностью истинной гуманитарной девочки, а потом идти забивать гвозди. Слушать Брамса, есть шоколад, возмущаться из-за отсутствия на горизонте филологических рыцарей с хризантемами в петлицах, жаждущих спасти меня от всей писанины на свете, чтобы можно было спокойно пить чай и читать Умберто Эко. И хризантемы нюхать, ага.
Дождаться, пока придёт Товарищ Ф. и нажаловаться ему на всех подряд. Посмеяться над его привычкой со словами "ну, не буду тебя отвлекать" отвлекать человека часа на два. Втихую радоваться и подливать ему чая. Любить Товарища Ф. за его самоиронию, знанию контекста того, о чём я ему вечно жалуюсь, и за аккуратно отксеренный и разрезанный самоучитель иврита, лежащий у меня в тумбочке как знак крепости нашего еврейского братства.
Звонить домой, распечатывать билеты, отыскивать загран, отмечать в календаре день выхода на пары.

@темы: по эту сторону границы, i will learn to love the skies i'm under