В такие морозы пьётся много чая, слушаются старые, прочно ассоциирующиеся с летом песни, и ещё думается о всяком.
О том, например, как люди любят усложнять себе всё, чем живут; насколько недостаточно просто знать, как сделать правильно; до какой степени нежелание делать кому-то плохо ничерта не решает, дамы и господа. Нам холодно, страшно и ничего не понятно, мы пытаемся много жить, узнавать и любить, а на деле только боимся много: людей боимся, оставаться одни боимся, а больше всего боимся делать хоть что-то с претензией на смелость.
В моей жизни так много людей - ярких, настоящих и требующих к себе внимания - что почти не остаётся меня самой, но когда случаются дни внутренней тишины - я вспоминаю, где мои границы.
На самом деле, это один из самых важных уроков для каждого, кто страдает этой гипертрофированной тягой ко всяческого рода эмпатии: осознать собственную точку невозврата, до которой попытки принимать и понимать ещё уместны, а уже после - уместно только умыть руки, и, взмахнув белым плащом с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой удалиться восвояси под Эдди Вебера в плеере.
Будем считать, что у меня по этой дисциплине выстраданный зачёт после пары-тройки пересдач кровавых, как Варфоломеевская ночь.
Открыв вчера совершенно случайным образом фраевскую "Книгу Одиночеств" зацепилась за мысль о том, что мы все живём эту жизнь так, будто это - только репетиция чего-то настоящего, генеральный прогон, не стоящий того, чтобы действовать в полную силу. Настоящее предположительно должно начаться потом, и это мифически прекрасное "потом" страшным образом обесценивает всё.
Милые-дорогие, как бывает чертовски страшно осознавать, что именно оно обесценивает. Этот морозный прозрачный белый синий розовый рассвет над Политехом в твоём окне. Первую чашку чая с утра. Песню вполголоса на двоих на троллейбусной остановке. Холодные университетские коридоры, перерывы на кофе, долгую дорогу домой в сгущающихся зимних сумерках, когда от недосыпа, холода и кофеина чувствуешь себя, как во сне. Саднящие от струн подушечки пальцев.
Сколько осязаемой, настоящей и твоей до последнего вдоха жизни ты проживаешь внутри собственной головы, эй.
Куда это годится?