Знаете что? Эта набившая уже оскомину, модная хипстерская мечта про "бросить всё, купить билет, сесть в поезд" - она, похоже, имеет право на существование. Хоть и не решает ничего по-настоящему кардинально. Но знали бы вы, знали бы вы.
Чуть-чуть больше года прошли между двумя эпизодами.
В первом поезд разгоняется, ты на верхней полке купейного вагона, глотаешь непонятный и неожиданный комок в горле под Poets of the Fall в наушниках с барахлящим контактом. Во втором - пьёшь красное сухое на подоконнике маленькой студии во Внуково, слушая, как взлетают самолёты, и чувствуешь что-то, подозрительно - и очевидно до пошлости - похожее на счастье. Которое мучительно почти так же, как нутряная эта тоска ничему-не-принадлежащего человека - ком в горле и трясущиеся руки - но знали бы вы.
Я, кажется, наконец-то определилась с тем, чему я принадлежу. И это сильно не про людей.
А тем временем наступает месяц май, в Замоскворечье цветут тюльпаны, в окно пахнет тёплым ветром, землёй, дождём и чем-то ещё, не имеющим имени, но заставляющим тебя обливаться слезами над "Ночным полётом" Сэнт-Экза и выскакивать из дома, забыв часы и шарф, в этот мороковый тянущий непроглядный вечер. В этот и во все последующие.
Будет кощунством и пошлостью говорить здесь, что жизнь прекрасна.
Потому что вслух о таком не говорят.

P.S. Как у вас дела? Не знаю, когда меня в следующий раз сюда занесёт, но, если что:
vk.com/id213520994
www.instagram.com/sternverlassenheit/?hl=ru

очередной выпуск радио Большая ТелегаНа волне всеобщих традиционно-символических жалоб типа лето-закончилось-а-я-не-заметил, задумчиво оценивая частоту собственных мелькающих здесь постов и зависнув над вопросом от  Stranger, lost in the night - поняла, что мне, похоже, нужно раз и навсегда сформулировать это хотя бы для себя, и, насколько это возможно - для тех, кому может быть интересна тема ммм отслеживания внутренних перемен. А вместе с ними и внешних.
Я в целом придерживаюсь идеи того, что "вернуться невозможно, потому что вместо нас всегда возвращается кто-то другой", что окружающий мир обтачивает тебя и перекраивает даже тогда, когда собственная жизнь кажется болотом - в конце концов, пребывание в болоте - тоже опыт и тоже меняющий. Вопрос правда, в какую сторону.
Но пока тебя несёт на волне перемен, таскает по крышам и набережным, пока ты осваиваешь новую профессию и пытаешься разобраться в механизации крыла самолёта по рисункам палочкой на песке - в общем, пока эта бешеная и дивная жизнь происходит с тобой и вокруг тебя - довольно сложно опознать тот момент, когда вместо тебя во всём этом начинает участвовать уже кто-то другой. Точнее, вот этот другой - это как раз уже ты, а тот, кем ты был до этого, год, три, семь лет назад - уже некий понятный тебе исключительно в теории субъект.
Для того, чтобы отследить это невооруженным взглядом, нужно обладать каким-то сверхестественным уровнем осознанности - и болезненной любовью к саморефлексии. Их есть у меня, но в куда меньшем, чем необходимо, количестве. Но эта грань "я/не я" довольно легко прослеживается через отклики внешней среды - и пару подручных средств.
С подручными всё элементарно. Это дневниковые записи, написанные будто бы чужой рукой. Стихи, про которые сложно даже вспомнить, кому ты их посвящал(и лучше бы не вспоминать). Книги, над которые так отчаянно рыдалось навзрыд в пятнадцать, на родительской веранде - под которые сейчас, может, тоже рыдается, но уже совершенно над другими сценами и по другому поводу. Ну и знаете, эта избитая фраза о том, что нельзя возвращаться в место, где был счастлив? Мне всегда думалось, что основная проблема здесь в стечении внешних обстоятельств, которые не соберутся второй раз в ту же мозаику. Но самая большая подлость здесь в том, что главным отсутствующим осколком витража здесь окажешься как раз ты сам. С тобой-пришедшим-сюда-через-год та же самая магия не сработает именно потому, что ты больше всех изменил свои свойства и больше не вписываешься в старый ритуал. Такие дела.
Есть такое - элементарное, в общем, то - приложение, Questions Diary. Каждый день оно задаёт тебе какой-нибудь простой вопрос, требующий плюс-минус обдуманного ответа. Это может быть взгляд на какую-то очень общую тему, вопрос о том, счастлив ли ты здесь-и-сейчас или строчка из самой любимой на настоящий момент песни. Иногда само по себе полезно столкнуться с вопросом, ответ на который ты считал само собой разумеющимся и никогда для себя не формулировал. Но самая магия начинается, если проделывать эту штуку год и больше(что я там говорила про нездоровую любовь к саморефлексии?) Потому что через год оно начинает предлагать тебе точно те же вопросы. И показывать, как ты сам год назад на него ответил. Так ммм с полным погружением посмотреть в глаза себе-прошлой у меня ещё не получалось.
На этом фоне отклики внешней среды кажутся на удивление менее значимыми и осязаемыми. Вот это чувство, когда ты мучительно не знаешь, как разговаривать со старым другом, которого давно не видел. Или видел недавно - но вы постепенно перестали идеально подходить под вот этот вот привычный формат встреч, этот "ваш" бар, "вашу" набережную, вашу ни к чему не обязывающую злую и весёлую болтовню, что эти встречи - скорее ритуал и знак уважения, чем потребность. Грустный, но очень ярко прослеживающийся момент.
Причём здесь прошедшее лето? Притом, что это, наверное, единственный плюс такой интенсивной рефлексии и замороченности на текущем моменте и сравнении его с моментами прошлыми. Ты смотришь и видишь. Ссаженные коленки, закат над рекой, огни на взлётно-посадочной полосе, кипрейное поле, пыльную дорогу, мчащихся в темноту мотоциклистов. Жизнь не проходит пустой. Это ты её не вмещаешь. Не перевариваешь её острую, горло изнутри царапающую красоту.
Слова иногда помогают стравливать лишнее напряжение.
Иногда.

Ну что, все дороги, как бы ни устраивали сюрпризов на поворотах, по итогу сходятся ненадолго где-нибудь здесь, на страницах какого-то из дневников, это будто бы дело почти что чести - отчитаться перед каким-нибудь беспристрастным свидетелем, сделать запись в бортовой журнал: у меня здесь - переменчивое лето в чужом городе, ещё не ставшем своим, уже успевшем влюбить в себя; у меня сухое красное и долгий вечер, у меня распахнутое окно, я сижу и слушаю, как взлетают и садятся самолёты. На пробковой доске над столом - какие-то тексты на иврите, обрывки чьих-то стихов, портреты людей, не смотрящих в кадр. Текст кардиограммно отрывочный, я, кажется, совершенно разучилась как-то документировать собственные внутренние(и внешние) погоды.
Но вдруг здесь кто-то ещё есть?
Я о том, что иногда это действительно нужно: купить билет, сесть на поезд и не оборачиваться, не оставлять записки, ехать без провожающих. Когда шторм уляжется, ты обнаружишь себя сидящим на крыше какой-нибудь совершенно незнакомой тебе московской пятиэтажки, и отчётливо, до острой боли под ключицами, осознаешь, что "шалость удалась".
На этот раз, кажется, действительно удалась.
Знать бы ещё, куда дальше.

Сумерки прозрачные, гулкие и пахнут апрелем, как им и положено. Весна выстреливает сразу изо всех орудий; кошка спит в моей полусобранной(полуразобранной?) сумке, я опять нигде не живу, сквозь внутренний карман жжётся билет на поезд, верхняя полка, ночной перегон, фонари в тумане, Эми МакДональд в наушниках - и всё это царапает, жжётся, ворочается под диафрагмой, не умещается между рёбер, всё чудесно и страшно до дрожи в пальцах.
Понятия не имею, куда эта дорога меня ведёт, и в кого превратит - не ведаю. В сумке опять - цитрамон, книга и нож. Волосы обрезаю до линии челюсти и короче, так, чтобы позвонки на шее не прикрывали. Беру с собой беспрецедентно мало. Иллюзий - в том числе.
Вместо надежды в груди ворочается хтонический какой-то восторг, древний ужас, глаза с вертикальным зрачком. Каменею, глядя в глаза своему отражению: я тебя не знаю, запаха твоего, целей, расчётливого ума твоего змеиного.
Не вполне понимаю, что чувствую по этому поводу, но этот Рубикон очевидно уже перешла.
Отступать будто бы и некуда.

Сложно предсказать, окажусь ли здесь в ближайшее время - я и в мирный период нечастый гость в дневниках. Но в профиле будто бы всё ещё висят мои контакты.
Правильной весны вам, друзья.

Хожу с головой, переполненной какими-то обрывками мыслей, мороковыми, судорожными, томными, недооформленными в слова. Мне медленно и сонно. В наушниках чудесный Петер Фокс, "Гутен Морген, Берлин", вот это вот всё, я замираю на последних секундах светофора, я запахиваю на груди пальто, холодно.
Немецкого и русского в голове плюс-минус поровну. Как-то один преподаватель на ин.язе спросил меня, какой язык мне родной. "Нет, не тот, в котором ты выросла - родной". И что-то пророческое в этом всём было. Немецкий пророс сквозь меня, весь такой zerbrechlich, такой zart, такой zauberhaft - Шишков, прости, не знаю, как перевести. Точнее, в теории-то знаю - но с переводом утратится это дивное фонетическое соответствие, сама суть, которая где-то под диафрагмой бьётся, тянет, царапает нежными коготками. Хрупкий он, ломкий, царапучий, обволакивающий как-то всем собой и заполняющим всё. Язык-завоеватель, ревнивый и не терпящий конкуренции.
Начинаю говорить как какой-то неудавшийся иммигрант. Встречаю решения, вместо того, чтобы принимать их. В немецком языковом сознании оно, видите ли, органичнее. Немцы решения не принимают, их/наше/ устойчивое выражение "die Entscheidung treffen" переводится дословно как "встретить решение". Вот так. Открытой грудью. Очень по-рыцарски. Я теперь каким-то боком тоже так. Ничего не принимаю /кроме анальгина иногда/ но всё встречаю прямым взглядом.
Нужно срочно почитать что-нибудь отчаянно и глубоко русское, хотя эти двое там сплелись в такой клубок влюблённых змей, что одно другому не помешает ни в коем случае.
В городе пахнет по утрам одновременно июльским Харьковом и январским Тель-Авивом, дымка над северо-западом висит какая-то весенняя, шалая. Мои слова бессильны на обоих языках. Я не знаю, зачем мне этот дневник, какая-то вдохновенная регистрация избранных внутренних погод, и всё так, ну, gelegenheitlich.
Ни одно из слов не достигает цели - броски на дальность не удавались мне ни-ког-да.

Впервые, кажется, по-настоящему поняла китайское проклятие-пожелание жить в эпоху больших перемен. Вот этот шторм, ты всё ждёшь, пока он утихнет, а жизнь только набирает обороты, нагнетает волны, будто пытается отогнать тебя от ненужного тебе берега - даже угрожая разбить о скалы вовсе. Потому что оно, видимо, стоит того.
О, эти дни вокруг Самайна - прозрачные, ломкие и ясные; тревожные, как карета скорой помощи у подъезда. Убираешь волосы от лица, слушаешь медленный женский блюз вроде Кристы Бэлл, надеваешь серебро, носишь в кармане морион - и как-то вдруг перестаёшь себе врать.
Вот так берёшь - и перестаёшь.
Оставаться было ошибкой. Цепляться за жизнь, которой не хочется - было катастрофической ошибкой: то и те, кого не хочется , оставаясь в жизни, делают тебя кем-то другим, и взгляд этого другого из зеркала каким-нибудь томным ноябрьским вечером не понравится тебе настолько, что ты полночи проведёшь без сна, гадая, где и в чём ошибся, а ещё полночи, прямо во сне - чего время зря терять - будешь составлять планы побега.
Из этой вот напускной благости. Когда идёшь домой под Stayin' Alive вечером пятницы, под светом фонарей, в кармане - начатая пачка M&M's, и ты делишь её с увязавшейся за тобой рыжей бродячей собакой; и твой дом постоянно кому-то приют, с запасом печенья и травяного ликёра в чай; и твоё плечо, вроде, никого пока не подводило.
Кроме тебя самой.
Какой же это было ошибкой. Какой удивительной, знаковой, стоящей всего на свете ошибкой.
Пока - у меня есть новая книжка про сэра Макса, как всегда - навылет и с первых строк - напоминающая, что есть смысл. Есть длинные скайповые переговоры с далёкими близкими. Есть собственные мрачноватые сказки в голове, чёрный кофе и Твин Пикс.
Этого вполне достаточно, чтобы дожить до Йоля - и даже решить, чего ради именно выживаешь.
Мне всё-таки удивительно везёт даже в ошибках.

А оно чем дальше, тем всё curioser and curioser(c), знаете ли. Хотя казалось бы. Вот тебе твой драгоценный октябрь, зимой пахнет, и листьями, и холодной водой; вот тебе Fever Ray в плеере, Твин Пикс, медная турка на плите, необходимая доля одиночества, необходимая доля друзей и учеников. Жизнь похожа на серию пасторальных таких картинок о том, как мечталось жить ещё лет пять назад. Смотри, радуйся. Вот ты - вся такая одухотворённая и в пальто - приходишь на кафедру, и с тобой все здороваются по имени и отпускают шуточки на немецком. Вот - вся такая целеустремлённая, пальцы в магнезии, губа закушена - штурмуешь синюю стенку на скалодроме. Вот - вся такая убедительная, края рукавов в мелу - что-то рассказываешь вечерней английской группе о гипотезе лингвистической относительности.
Так чудесно всё, что хочется вывернуться из собственной тени, ногтями с себя сцарапать кожу, и вместе с ней - имя-звание-должность, всё, вообще всё, что неизбежно является следствием бытия мной, непременным его атрибутом. Удалить из плейлиста все свои три тысячи песен, выбросить все рубашки, сбрить волосы, сжечь половину вещей. Всё будто бы с чужого плеча, из другой какой-то по своему неплохой жизни, которую мне почему-то приходится жить. Вот этот чай с имбирём. Вот этот плед на коленях.
Очень мало что не вызывает в груди глухого такого чувства раздражения, желания отчиститься, избавиться любым способом, выжечь, выговорить, выбыть из игры.
Вернуться в неё кем-нибудь другим. С другим наклоном головы, чужой привычкой распахивать глаза и улыбаться краешком рта. Ящик полон неотвеченных писем - а я не могу, каждый раз, думая ответить, испытываю чувство вины, будто они были адресованы не мне; будто кто-то писал старому другу, а почтовые совы напутали что-то и притащили всё в мою пещеру.
Так что на них теперь если кто и ответит, то только законный обитатель пещеры. Который от адресата как-то далёк в последнее время.
Очень хочется надеяться, что я буду писать сюда часто теперь: без таких констатаций, текстового воплощения происходящих внутри алхимических процессов, чувство такое, что дрейфуешь в невесомости, в чумном каком-то, выморочном полусне, и осознать, кто ты и что ты, получается хорошо если через раз.

Пока на вашу покорную не обрушились со всем своим энтузиазмом переезд и поиски работы, сентябрь, интерпретация художественного текста на немецком и вот это вот всё, дамы и редкие господа, всё это читающие - как насчёт познакомиться поближе? Это не пост про "отпишитесь с отчётом, кто вы и что здесь забыли" - скорее, про то, что я сейчас открыта для диалога и мне таки любопытно, что вы здесь забыли.
Можно, например, в крайней степени медленно и ненавязчиво пообщаться, простигосподи, вконтактике, или умылами обменяться по старой-доброй традиции, да мало ли, как оно пойдёт.
Могу предложить обмен плейлистами, болтовню за языки, походы и типологии(временами оно меня пробивает, ага) - ну, вы-то плюс-минус успели понять, что я за зверь.
Буду вам категорически рада.)

Час ночи, мы с Бубнистом валяемся на лавочках школьного стадиона, положив под головы рюкзаки, и наблюдаем персеиды. Где-то вокруг здания школы расхаживает в упор нас не замечающий сторож, болтает по телефону, светит фонариком, заходит внутрь и включает свет в столовой и в коридорах; мы стараемся разговаривать шёпотом. но для этого нам слишком смешно. Что-то есть в этом - заросшее футбольное поле, передаваемая из рук в руки бутылка сладкого домашнего вина, старые, со школьных же времён, песни 4 апреля(таки напугали сторожа своим вокалом, черти). И звёзды же. Я не успеваю загадать ни одного желания - половина из них успела превратиться в планы, про вторую как-то давно решилось, что миру виднее. Хотя я чуть ли не впервые действительно понимаю, чего хочу: прятаться в темноте от школьного сторожа, смотреть на небо - и ничего от него ждать. Самое прекрасное в жизни всё равно руками не удерживается.
=
"Ты ведёшь только один дневник? - внезапно спрашивает меня Маршал, - Я зашла и подумала, а вдруг есть ещё один. Где описывается всё. Типа, бесят су-ука, маршрутки лето-ом. Ну и прочая бытовуха. Где всё не так поэтично." И я складываюсь пополам, не удержавшись от того, чтобы совершенно непоэтично заржать. Потому что - да, у меня есть ещё один закрытый дневник, в котором я иногда пишу это вот всё. Заметки по Крыму, например. А там:
Было утро на автозаправке, был рассвет, меня потряхивало от холода и ещё немного - от щемяще острого чувства собственной неприкаянности: забираешься с ногами на сиденье, пытаешься унять дрожь, завороженно смотришь на солнце, совершенно пустой внутри. Едешь, смотришь, впитываешь; и чувствуешь себя маленьким ребёнком, заставшим рассвет в безбрежной степи, раздавленным красотой явленного ему мира и собственной неспособностью вместить её всю.
Горбатого - могила, как говорится. А вообще, дорогой мой Маршал, я скучаю по тебе и тому, как ты формулируешь. Когда мы опять пойдём пить кофе и вести тленные разговоры о будущем? Мне есть что порассказать.
=
Волей судьбы и завкафедрой попадаю волонтёром-переводчиком к семидесяти немцам, приехавшим к нам в рамках Freundschaftsfahrt - автопробега дружбы - вдохновлённого чудесным Ове Шаттауэром. И случается полтора суток какого-то удивительного и прекрасного хаоса. Вот один чудесный австриец машет руками, повествуя о том, как его убивает враньё о России в СМИ. Вот другой товарищ из Берлина показывает мне фотографии своей дочери - моей ровесницы и тёзки. Третий учит немецкому девочку с синими дредами в детском лагере, где нас кормят классическими столовскими макаронами(холодными) с котлетами и компотом. Четвёртый танцует под Despasito в толпе подростков. Я прыгаю перед огромной картой, пытаясь показать им, где Орёл - и не достаю(переводчик, учись прыгать, никогда не знаешь, что тебе пригодится). Мы стоим на ветру у немецкого военного кладбища в Беседино, и они подходят к нам по очереди - поблагодарить - тронутые и подавленные одновременно. Нас обнимают на прощание. Я их запоминаю, как запоминала пассажиров на 91м маршруте - скорее в глаза, чем по именам, но очень прочно. И тоже с непременными фотографиями и обьятиями на платформе, когда поезд уже уходит, и ты рискуешь вывалиться из тамбура, и хорошо, что начальство этого не видит.
=
Сразу оттуда еду в Железногорск, мы пьём шампанское по-гусарски в тёмном парке у озера и стараемся не вспоминать о том, что в следующий раз увидимся ой как нескоро.
=
Так оно и сохраняется в памяти - эпизодами, кадрами, карандашными набросками на полях. Как я читаю Виктуару начало "Отче Наш" на готтском и мы болтаем с ним о коммуникации во всём её разнообразии. Как мы с Л. сидим у огня и слушаем треск веток в лесу, обступающем нас со всех сторон.
На всё не хватает сердца, но оно откладывается где-то под кожей, наше общее прошлое, обрывки которого я и пытаюсь здесь ловить. Иногда что-то окликает меня голосом Сябра: "Тарья-Тарья", иногда прилетает внезапным сообщением от Н.("я тааак скучаю"). И чудесные Revolverheld напоминают в наушниках: das kann uns keiner nehmen - этого у нас никто не отнимет. И ведь да. Только это и остаётся неотменяемым.