Начинаю дышать размеренно, медленно и почти под счёт, Шурф Лонли-Локли был бы очень мной доволен, наверное, не живи он внутри моей головы. Какие-то погодные боги, похоже, всё-таки услышали мои мольбы и растопили свои преждевременные снега, вернув мне назад мой законный чудесный ядовитый ноябрь с его непроницаемыми туманами и хлёстким ветром. Возвращаюсь к своим связистам, мы пьём чай чабрецом и хором поём "Книжных детей" Высоцкого. Не хожу на пары, не ночую дома, не прихожу в себя.
Выдыхаю и вдыхаю ноябрьское небо, неподвижное, гипсовое, в принципе негодное для дыхания небо, и для полётов негодное, пожалуй, хотя прилетающий - каждым поздним туманным утром - к моим окнам ворон со мной не согласился бы. Этот летает, как миленький, выписывает широкие круги над крышами, остаётся сидеть в ветвях мёрзнущего ясеня, демонстративно взмывает в небо, стоит только достаточно пристально на него посмотреть.
Обрывки мутных видений водят хороводы вокруг кровати, чай остывает раньше, чем нальёшь его в чашку.
Из пустоты, из холода, из потерянности растёт что-то с кожистыми крыльями, железное, костяное, когтистое - корми его с рук, будет дивный спутник в каждую из оставшихся ноябрьских ночей. Корми его с рук, ты ведь сам его создал, сам вырастил из собственного сердца, из горечи, тоски и любви. Это всё, что можно создать в сердце у ноября, это всё, что нужно в сердце у ноября - не быть одному, и не быть при этом с людьми.
Вдыхать, выдыхать, растворяться в тумане, смотреть долгие медленные сны.