Воскресенье у родителей - это безудержный сон до обеда, и день, проведённый на маминой кухне: рассада на окнах, запах чая с бергамотом, приходящие к ней на этот чай подруги и моя адова пропасть работы. Диплом хочется взять - и переписать к чёрту заново, перекроив почти всё и костеря себя последними словами: на самом деле, только когда количество приложенных усилий начинает робко переходить в качество, у тебя вдруг волшебным образом раскрываются глаза на то, как надо было. И надо было - не так. Так что ближайшие пару недель я буду работать, как проклятая - но быть потом в состоянии ответить за каждую запятую.
Ещё воскресенье дома - это новая книжка Фрая, которые всегда так вовремя. Каждый раз такой радостно-тревожный звоночек: ты ещё помнишь, что жить можно "весело и зловеще", а не так, как ты здесь? Ты ещё помнишь, что правильно для тебя и существенно для тебя лично?
Теперь опять да. Спасибо, Макс.
Уезжаю из дома в рассвет, зябко ёжась на зависшую над домом луну, с клетчатой сумкой через плечо. Каждый раз себя чувствую как сбегающий из дома подросток. И не могу заставить себя заснуть, пока не пронаблюдаю восход солнца от начала и до конца. Ехать на заднем сиденье, клевать носом, периодически чуть не падая на спящего рядом Бубниста: Сашка водит так, что приехать домой целым - каждый раз дополнительный и существенный повод для радости. Длинный свёрток у Бубниста на коленях, завёрнутый в местную газету и смахивающий на палку колбасы, когда я решаюсь с опаской потыкать его пальцем, оказывается букетом нарциссов. В наушниках Поэты поют мне, что love will come again to you, и я отчаянно им верю. Потому что это же очевидный вывод: апрель, побеги из дома, я - непутёвый подросток в рваных кедах, я не могу не быть влюблена - в жизнь, в людей, во всех обаятельных мерзавцев подряд, в немецкую послевоенную прозу, в рассветы, во всё вокруг.
Город солнцем наполнен вровень с краями. Пока меня не было, меж трамвайных рельс успела вырасти трава.