Mir wird schlecht,
ich mach' die Jacke zu, denn es ist kalt.(c)




Хожу с головой, переполненной какими-то обрывками мыслей, мороковыми, судорожными, томными, недооформленными в слова. Мне медленно и сонно. В наушниках чудесный Петер Фокс, "Гутен Морген, Берлин", вот это вот всё, я замираю на последних секундах светофора, я запахиваю на груди пальто, холодно.
Немецкого и русского в голове плюс-минус поровну. Как-то один преподаватель на ин.язе спросил меня, какой язык мне родной. "Нет, не тот, в котором ты выросла - родной". И что-то пророческое в этом всём было. Немецкий пророс сквозь меня, весь такой zerbrechlich, такой zart, такой zauberhaft - Шишков, прости, не знаю, как перевести. Точнее, в теории-то знаю - но с переводом утратится это дивное фонетическое соответствие, сама суть, которая где-то под диафрагмой бьётся, тянет, царапает нежными коготками. Хрупкий он, ломкий, царапучий, обволакивающий как-то всем собой и заполняющим всё. Язык-завоеватель, ревнивый и не терпящий конкуренции.
Начинаю говорить как какой-то неудавшийся иммигрант. Встречаю решения, вместо того, чтобы принимать их. В немецком языковом сознании оно, видите ли, органичнее. Немцы решения не принимают, их/наше/ устойчивое выражение "die Entscheidung treffen" переводится дословно как "встретить решение". Вот так. Открытой грудью. Очень по-рыцарски. Я теперь каким-то боком тоже так. Ничего не принимаю /кроме анальгина иногда/ но всё встречаю прямым взглядом.
Нужно срочно почитать что-нибудь отчаянно и глубоко русское, хотя эти двое там сплелись в такой клубок влюблённых змей, что одно другому не помешает ни в коем случае.
В городе пахнет по утрам одновременно июльским Харьковом и январским Тель-Авивом, дымка над северо-западом висит какая-то весенняя, шалая. Мои слова бессильны на обоих языках. Я не знаю, зачем мне этот дневник, какая-то вдохновенная регистрация избранных внутренних погод, и всё так, ну, gelegenheitlich.
Ни одно из слов не достигает цели - броски на дальность не удавались мне ни-ког-да.