ткни пальцем в глобус, я не удивлюсь,
если ты попадёшь в меня.
а значит мы связаны.(с)




Час ночи, мы с Бубнистом валяемся на лавочках школьного стадиона, положив под головы рюкзаки, и наблюдаем персеиды. Где-то вокруг здания школы расхаживает в упор нас не замечающий сторож, болтает по телефону, светит фонариком, заходит внутрь и включает свет в столовой и в коридорах; мы стараемся разговаривать шёпотом. но для этого нам слишком смешно. Что-то есть в этом - заросшее футбольное поле, передаваемая из рук в руки бутылка сладкого домашнего вина, старые, со школьных же времён, песни 4 апреля(таки напугали сторожа своим вокалом, черти). И звёзды же. Я не успеваю загадать ни одного желания - половина из них успела превратиться в планы, про вторую как-то давно решилось, что миру виднее. Хотя я чуть ли не впервые действительно понимаю, чего хочу: прятаться в темноте от школьного сторожа, смотреть на небо - и ничего от него ждать. Самое прекрасное в жизни всё равно руками не удерживается.
=
"Ты ведёшь только один дневник? - внезапно спрашивает меня Маршал, - Я зашла и подумала, а вдруг есть ещё один. Где описывается всё. Типа, бесят су-ука, маршрутки лето-ом. Ну и прочая бытовуха. Где всё не так поэтично." И я складываюсь пополам, не удержавшись от того, чтобы совершенно непоэтично заржать. Потому что - да, у меня есть ещё один закрытый дневник, в котором я иногда пишу это вот всё. Заметки по Крыму, например. А там:
Было утро на автозаправке, был рассвет, меня потряхивало от холода и ещё немного - от щемяще острого чувства собственной неприкаянности: забираешься с ногами на сиденье, пытаешься унять дрожь, завороженно смотришь на солнце, совершенно пустой внутри. Едешь, смотришь, впитываешь; и чувствуешь себя маленьким ребёнком, заставшим рассвет в безбрежной степи, раздавленным красотой явленного ему мира и собственной неспособностью вместить её всю.
Горбатого - могила, как говорится. А вообще, дорогой мой Маршал, я скучаю по тебе и тому, как ты формулируешь. Когда мы опять пойдём пить кофе и вести тленные разговоры о будущем? Мне есть что порассказать.
=
Волей судьбы и завкафедрой попадаю волонтёром-переводчиком к семидесяти немцам, приехавшим к нам в рамках Freundschaftsfahrt - автопробега дружбы - вдохновлённого чудесным Ове Шаттауэром. И случается полтора суток какого-то удивительного и прекрасного хаоса. Вот один чудесный австриец машет руками, повествуя о том, как его убивает враньё о России в СМИ. Вот другой товарищ из Берлина показывает мне фотографии своей дочери - моей ровесницы и тёзки. Третий учит немецкому девочку с синими дредами в детском лагере, где нас кормят классическими столовскими макаронами(холодными) с котлетами и компотом. Четвёртый танцует под Despasito в толпе подростков. Я прыгаю перед огромной картой, пытаясь показать им, где Орёл - и не достаю(переводчик, учись прыгать, никогда не знаешь, что тебе пригодится). Мы стоим на ветру у немецкого военного кладбища в Беседино, и они подходят к нам по очереди - поблагодарить - тронутые и подавленные одновременно. Нас обнимают на прощание. Я их запоминаю, как запоминала пассажиров на 91м маршруте - скорее в глаза, чем по именам, но очень прочно. И тоже с непременными фотографиями и обьятиями на платформе, когда поезд уже уходит, и ты рискуешь вывалиться из тамбура, и хорошо, что начальство этого не видит.
=
Сразу оттуда еду в Железногорск, мы пьём шампанское по-гусарски в тёмном парке у озера и стараемся не вспоминать о том, что в следующий раз увидимся ой как нескоро.
=
Так оно и сохраняется в памяти - эпизодами, кадрами, карандашными набросками на полях. Как я читаю Виктуару начало "Отче Наш" на готтском и мы болтаем с ним о коммуникации во всём её разнообразии. Как мы с Л. сидим у огня и слушаем треск веток в лесу, обступающем нас со всех сторон.
На всё не хватает сердца, но оно откладывается где-то под кожей, наше общее прошлое, обрывки которого я и пытаюсь здесь ловить. Иногда что-то окликает меня голосом Сябра: "Тарья-Тарья", иногда прилетает внезапным сообщением от Н.("я тааак скучаю"). И чудесные Revolverheld напоминают в наушниках: das kann uns keiner nehmen - этого у нас никто не отнимет. И ведь да. Только это и остаётся неотменяемым.