Горе мое, пыль земная пусти меня,
Небеса голубые, бездонные, смилуйтесь.(с)




В каникулы, в мороз, в добровольной отшельнической тишине родительского дома, между прописями и пирожками, в забытом и густом, как варенье, ностальгическом уюте очень хорошо вспоминается. Где-то внутри эта дорога ещё отдаётся во мне - гулким дрожащим гулом басовой струны под пальцами, ещё помнится заметками в телефоне, обрывочными словами чужого и волшебного, волшебного и бесконечно чужого языка.
Рассвет в Тель-Авиве, ветреный и солнечный, пустой и закрытый в шаббат автовокзал, Бочарова в плеере, автобус до Иерусалима - дух захватывает от самого звучания этого словосочетания. Никогда не была религиозной, и, пожалуй, никогда не буду, но - какая-то часть меня всё ещё любуется улицами Старого Города, всё ещё бродит где-то в холмах вокруг Иерушалайма, всё ещё там и всегда будет там - вечно, всегда.
По дороге в золотой город останавливаемся в каком-то совершенно нелепом кафе с огромной статуей Элвиса Пресли перед входом, с его песнями из всех динамиков, в нарочито американском стиле. Кофе на заправке - это клише, но из тех, что всегда мне нравились, так что я почти соблазняюсь, но заправка стоит на холме и с неё такой сумасшедший вид, что я забываю даже о кофе.
В моей экскурсионной группе - высокий парень с аккуратной бородкой-клином, длинными волосами, узким лицом и всепонимающим печальным взглядом пророка; парень, страшно кое-кого мне, еретичке, напоминающий, так что не коситься в его сторону становится иногда почти невозможно. В одном из храмов экскурсовод указывает жестом на выложенную в плитке пола звезду, мол, в этом самом месте по легенде некогда стоял Христос - я оборачиваюсь, и вижу там своего Иешуа в нарочито бесформенном "хемингуэевском" свитере, нелепого, печального и до боли прекрасного в своих нелепости и печали. Усмехаюсь про себя: у моей судьбы определённо есть чувство юмора.
В Храме Агонии аметистовые витражи, звёзды и оливковые ветви на потолке, а за стенами - Гефсиманский сад, и я хожу везде молча и очень сосредоточенно, чтобы не расплескать переполняющую меня легенду. И какая-то часть меня до сих пор чувствует её эхо - не голос даже - тень голоса - бодрствуйте.
И я стараюсь, я честно стараюсь. Так, как умею.
Так, как решила тогда, когда ехала в экскурсионном автобусе, прислонившись виском к стеклу, и смотрела, как тьма накрывает ненавидимый прокуратором город.